Если пойти гулять по бульварному кольцу Еревана, рано или поздно обязательно выйдешь к этому памятнику – присев на небольшом каменном пьедестале, задумчиво глядит вдаль поэт-романтик Ваан Терян. Куда смотрит он, о чем задумался?



   Оренбургский памятник на ереванский не похож: более суровые, скорбные, но всё же узнаваемые черты лица.



   Да и не мудрено: если в солнечной Армении прошли беззаботные годы детства и юности, то в суровом заснеженном Оренбурге зимой 1920-го года Теряна подстерегла смерть. Как же оказался армянский поэт в далеком степном городе?
   Ваан Терян оказался в Москве, когда грянули кровавые события 1905-го года. Он был молод и горяч, и ярким пламенем зажегся в его сердце огонь революции. С приходом к власти большевиков Терян, получивший прекрасное образование в Лазаревском институте, и знавший несколько иностранных языков, занял должность в комиссариате по национальным делам. Он принимал участие в переговорах о заключении мира в Брест-Литовске в 1918-ом году, но без права голоса, в качестве консультанта по армянским вопросам. Всё время, пока шли переговоры, он в яростных спорах с Троцким и Сталиным отстаивал армянские интересы. Видимо, слишком горячими были споры, слишком мешал выстраиваемой внешнеполитической линии молодого советского государства неуступчивый сын армянского народа. Есть версия, что его удалили подальше от столицы, в 1919 году отправив с неким тайным поручением в Турцию и Персию через Ташкент. Цель той поездки канула в омут истории, да и сама поездка оборвалась на половине пути.
   Он выехал в октябре, в нетопленных вагонах, с постоянными задержками в дороге...у Теряна обострился давно мучивший его туберкулёз, он вынужден был сойти с поезда в Самаре, чтобы немного набраться сил. Через несколько недель он снова сел в поезд, идущий на Ташкент. Но доехал лишь до Оренбурга. Здесь из-за вновь ухудшившегося самочувствия он снова вынужден был сойти с поезда. Вместе с поэтом в путь отправилась 19-летняя Анаит Шахиджанян. Формально – как товарищ по службе, фактически же она была его женой, счастьем, последней любовью, музой (официально Терьян всё ещё был женат на первой супруге Сузанне, с которой его давно разучила гражданская война, расстояние и остывшие чувства). Еще будучи в Самаре, Анаит встретила давних знакомых, живущих в тот момент в Оренбурге. Радовались встрече, звали в гости… кто бы знал, что вскоре придется воспользоваться приглашением, да только повод будет нерадостным? К ним, семье Оганян, в дом на улице Гришковской (ныне Чичерина, 32) и привезла Анаит больного Ваана. В этом доме он провел последние дни своей жизни. Здесь в холодном заснеженном Оренбурге 7 января 1920-го года он и умер на руках юной, испуганной и носящей под сердцем ребёнка Анаит. Где-то здесь его и похоронили. Где именно – точно не известно, нет давно старого кладбища, что размещалось в районе современной улицы Аксакова.
  Через несколько месяцев после его смерти Анаит, вернувшись в Москву, родила дочь Нвард, которая, повзрослев, стала биографом отца, опубликовав его письма и собрав по крупицам всё, что удалось узнать о его короткой драматичной жизни. Нелегко складывалась их жизнь, но стоит ли об этом?..
   Быть может, лучше о поэзии? Что меня удивляет, так это то, как яростный и пылкий борец революции уживался в Ваане Теряне с мягким и нежным поэтом-лириком, поэтом-романтиком. В его стихах - трепетная любовь: к жизни, к родной Армении, к любимой женщине. Они проникнуты ласковой нежностью и трогательной грустью. Он стал новой вехой, новым этапом в истории армянской поэзии, обогатив её не только собственными стихами, но и великолепными переводами зарубежных классиков. Особенно любил Верлена, мечтал перевести на армянский «Витязя в тигровой шкуре», да так и не успел.
***
День умирает. Медленная мгла
Ложится наземь невесомой пряжей.
Как тихо! Как спокойна и светла
Дремота вечереющих пейзажей!
Безмолвные не дрогнут тростники,
Застыли на воде их отраженья.
В раздумье небо, поле, гладь реки
И всё вокруг—ни звука, ни движенья.
Задумавшись, стою. Вокруг покой,
А в сердце грезы или грусть—не знаю.
И не ропщу на свой удел мирской,
И прошлое уже не проклинаю.
***
Нет, я в горах не одинок —
Со мной трава и синь густая,
И тихо ластится у ног
Тумана дымка золотая.
Меня целует поутру
Луч солнца, золотящий склоны,
Меня в полдневную жару
Прохладой окружают кроны.
Жизнь улыбается, маня
Цветами, звездами, листвою.
Душа распахнута моя,
Как небеса над головою.
Я вниз гляжу, и мне близки
Все расстоянья в мире этом,
И стряхивает груз тоски
Душа, наполненная светом.
***
День затих... Небеса возжигают златые кадила.
Небо, море, земля — всё пронизано негой огней.
Если б чья-то душа в этот ласковый свет погрузила
И смешала бы с ним боль души одинокой моей!..
 
Снова душу мою охватило страданье без меры.
Этой тайной тоске, мрачной боли — названия нет.
Если б чья-то душа даровала мне тихую веру
И шепнула бы мне, что и я обрету еще свет!..