Сюжеты с выставки. Герой одного портрета.
Уточнение 1. На самом деле портретов В.А.Перовского Карл Брюллов написал два. Один из них (не мог не оказаться, конечно, на выставке в Русском музее) выполнен в полный рост на фоне степного пейзажа,
второй - погрудный портрет написан с натуры и послужил основой для этого полноростового, который писался позже. Хотя есть и ещё один портрет с предполагаемым (но не досконально установленным) авторством Брюллова, он располагается временно в нашем "Эрмитаж-Евразия" на выставке, так же посвящённой творчеству Карла Брюллова и его влиянию на портретную живопись второй половины 19-го века.
Уточнение 2. Великий Карл создал множество прекрасных портретов, которые впечатляют меня даже больше его масштабной "Помпеи". Но портрет Перовского я выбрала сегодня по тем причинам, что личность его мне очень близка - он сыграл огромную роль в истории Оренбургской губернии, дважды занимая пост генерал-губернатора, к тому же календарь праздников напомнил, что завтрашняя дата связана с одним историческим событием, связанным с его именем, не радостным вовсе, но всё же значимым. А ещё мне попался почти случайно на глаза исторический очерк Валентина Пикуля "Хива, отвори ворота!", который я и буду дальше цитировать.
Однако, по порядку. Василий Алексеевич Перовский - внебрачный сын Алексея Разумовского, у которого в (как принято нынче называть его) гражданском браке с Марией Соболевской родилось десять детей, ставших Перовскими.
"В битве при Бородино Перовскому было 18 лет; французская пуля оторвала ему палец, вместо которого он позже носил длинный золотой наперсток. Обманом был взят в плен на московских форпостах. В обозе маршала Даву проделал весь долгий путь отступления «Великой армии» — в одном мундирчике и даже без сапог, которые содрали с него мерзнувшие конвоиры; записки Перовского о пребывании в плену и сейчас невозможно читать без содрогания. Пешком пройдя от Москвы до Орлеана, бежал к своим. 14 декабря 1825 года был «контужен поленом в спину» и стал флигель-адъютантом Николая I (что не делает ему чести). Но, будучи часто награждаем, царя никогда не благодарил (что делает ему честь). В 1828 году под Варной ему вырезали из груди турецкую пулю, увязнувшую близ самого сердца. Образованный человек острого ума, Перовский имел друзей — Жуковского и Карамзина; с Пушкиным был на «ты»; Брюллов дважды изображал его на портретах. Он был честолюбив, как и большинство военных людей той эпохи, но славы не искал. При жизни были опубликованы лишь его «Письма из Италии», да и то их напечатал Жуковский, желая сделать другу приятное. Николай I неизменно к Перовскому благоволил. В 1833 году Василий Алексеевич заступил на пост оренбургского губернатора; здесь он принимал в своем доме Пушкина, собиравшего материалы о Пугачеве (Бердская слобода, столица всей Пугачевщины, находилась в семи верстах от Оренбурга). Данилевский вывел Перовского в романе «Сожженная Москва»; Лев Толстой хотел сделать Перовского одним из героев своего незавершенного романа «Декабристы»…" (В.Пикуль, далее курсивом - цитаты из него же)
К слову, о визите Пушкина в Оренбург ходит пара легенд. Одна гласит, что обстоятельства его приезда подкинули Гоголю (точнее, подкинул пересказавший их В.И.Даль, служивший при канцелярии генерал-губернатора) сюжет будущего его произведения "Ревизор". Ибо опережая поэта, пришла В.А.Перовскому бумага, в которой некий доброжелатель генерала предостерегал и умолял быть осторожным, поскольку сбор сведений о пугачевском бунте - лишь предлог, а на самом деле едет Пушкин проинспектировать тайно деятельность оренбургских чиновников. Но есть и другая версия, в которой больше исторической правды, чем догадок. По ней посыльный с письмом к Перовскому действительно прибыл, немного опередив Пушкина. Да только содержало то письмо указание следить за имеющим репутацию неблагонадёжного поэтом, приставив к нему тайных соглядатаев, и изложить впоследствии отчёт о каждом его шаге и каждой встрече. Василий Алексеевич, однако, догадался, что предписывает ему тайное послание, и курьера не принимал под разными предлогами до тех пор, пока Пушкин не покинул Оренбург. И лишь тогда ознакомился с полученными указаниями и ответил, что во-первых, получил их слишком поздно, во-вторых, докладывать-то, собственно, и не о чем - встречался Пушкин, кроме жителей Бердской слободы, преимущественно с самим Перовским, остановившись в его доме, а время проводил в губернских архивах.
"Оренбург был форпостом — твердынею наших рубежей близ пустыни. Население — казаки с голубыми кушаками «уральцев», башкиры в островерхих шапках, военные, их семьи, переселенцы, чиновники, купцы, беглые, солдаты, ссыльные и преступники. А на «меновом дворе» караван-сарая ложатся в горячую пыль верблюды, проделавшие путь от Самарканда, Бухары, Герата и Хивы; из Оренбурга они увозят полосы железа и меди, ткани и гвозди, посуду и доски. Жизнь тут сытная, мяса и хлеба вдосталь, но зато тревожная: кордоны, пикеты, разъезды вдоль симы — границы, лай собак по ночам, ржанье конницы, улетавшей в степные бураны ловить барантчей — разбойников. Кочевник и есть кочевник: ему не вручишь ноту протеста, с ним не подпишешь трактата о мире. Наказывать кочевника за разбой — то же, что бить лакея за провинность его господина. Ибо за все преступления должна бы отвечать высокомерная Хива, но до хивинского хана Алла-Куллы никак не добраться: 1500 верст безжизненных песков стерегли Хиву лучше крепостей, а жара и безводье были главным оружием хана. И Хива богатела от грабежа на караванных тропах, Хива насыщалась трудами пленных рабов, Хива благодарила аллаха за то, что пустыни оградили ее от мщения «неверных» урусов… Даже когда Россия не воевала, жители Оренбуржья постоянно ощущали близость «фронта», а их семьи оплакивали потери. То здесь, то там слышишь причитания осиротевших — кого-то опять схватили в степи и погнали в Хиву на базар, как скотину. Попробуй сыщи кормильца: из Хивы его продали в Коканд, оттуда — в Турцию, а там и затерялись следы… Тяжко!..
...Перовский не одну ночь провел над изучением путей в Хиву.
— Оренбургу и степям приаральским в покое не бывать, пока не взломаем ворота Хивы и не нанесем визит хану в его же серале. Надобно разрушить вредный миф о недосягаемости Хивинского оазиса.
Клин вышибают клином, и Перовский велел не выпускать из Оренбурга хивинские караваны, а на товары хана наложить арест.
— Так будет до тех пор, — сказал он в гневе, — пока хан Алла-Кулла не выпустит из неволи русских людей…
Подействовало! Хан отпустил двадцать пять рабов, и они пришли на родину с караваном бухарцев. Но к обеденному столу, накрытому для них в доме губернатора, трех мучеников несли на руках, столь были измождены, а одному пленнику было уже сто двадцать лет. Коварный хан попросту избавился от рабов, уже истощивших свои силы на хивинской каторге, и Перовский уверился в своем дерзком замысле:
— Хана мы навестим с пушками, а когда солдат российский гаркнет: «Хива, отвори ворота!» — тогда вся история Средней Азии войдет в иное и благородное русло."
Перовский писал о своих планах Хивинского похода в Петербург, а сам постепенно к нему готовился, поручив запасать провиант, оружие, походное снаряжение. Но Петербург не слишком его поддерживал - аргументы "против" звучали со всех сторон: от министра финансов, не желающего лишнего обременения для казны, до канцлера Нессельроде, страшащегося испортить отношения с Англией, которая в это время тоже старалась всячески распространить своё влияние на восток. Тогда Перовский помчался в Петербург сам, дабы заручиться поддержкой самого императора.
Поход готовили в атмосфере строгой секретности. Начались споры о том, когда выступать: летне-осенний поход через пустыню пугал адской жарой, зимний - морозными ветрами, отсутствием топлива и корма для лошадей и верблюдов. И всё-таки выбрали зиму, выступив в ноябре 1839-го года.
"Пустыня, казалось, только и ждала, когда русские проникнут в ее пределы… Снегу выпало по колено, а потом грянул мороз в двадцать шесть градусов при жесточайшем ветре. Ночью ездовые лошади опрокинули коновязь и панически умчались вдаль, повинуясь дикому инстинкту спасения."
Зима в тот год выдалась невероятно суровой, какой не видели много лет. В декабре морозы доходили до 40 градусов. Отряды редели - люди умирали, измученные голодом, холодом, бессонницей: форменные шинели и сапоги от морозов не спасали, тулупов и валенок, тёплых шатров для ночёвок в нужном количестве не запасли (потом одной из причин неудачи Хивинского похода назовут халатность занимающихся снабжением на стадии подготовки и присвоение ими казённых денег); в ледяной пустыне невозможно было найти дров, чтобы разжечь огонь и согреться или приготовить горячую пищу; боясь замёрзнуть во сне, вскакивали каждые полчаса, утром поднимались не выспавшиеся и не отдохнувшие, без сил брели дальше.
"В утреннем полумраке рассвета солдаты видели Перовского — голова низко опущена на грудь, из-под заиндевелого башлыка торчал острый нос да сосульками свисали длинные усы…"
Перовский, помрачнев от сознания собственной вины, принял решение прекратить поход. В феврале (как раз 13-го на нынешний стиль) 1840-го отряд повернул назад и по прошествии пяти месяцев страшных блужданий по ледяной пустыне вернулся в Оренбург. Хивинский поход 1839-го года можно было бы признать полностью провально-неудачным, но...
"Как это ни странно, хивинская экспедиция все-таки достигла главной своей цели: Хива малость притихла, казачата уже не боялись играть на околицах станиц, через песчаные барханы плыли в зное русские караваны с товарами нижегородской и ирбитской ярмарок; на тюках с русскими цветастыми ситцами сидели бравые ребята-приказчики и, держа на коленях готовые к бою нарезные Штуцеры, посматривали в душное безлюдье…"
Несмотря на открывшуюся во время похода и сильно беспокоившую его старую рану, В.А.Перовский горел желанием дойти до Хивы, планировал после более тщательной подготовки выступить в новый поход, на этот раз весной. Но императорский двор решил от хивинских планов пока отказаться. Перовскому было велено залечивать раны, через три года он и вовсе оставил Оренбург и губернаторство, перебрался в Петербург, заседал в Государственном Совете, но всем сердцем по-прежнему стремился на завоевание Хивы - не давала спать спокойна память о неудаче 1839-го, требовала душа реванша и достижения несбывшегося:
"Внешне он сильно изменился. Когда-то жгучий красавец, от которого женщины были без ума, теперь он превратился в жилистого старика с седою шапкой волос. Ходил с палкой, часто хандрил. Только близкие ему люди знали, что Перовский душою по-прежнему весь в делах Востока, и прежний пыл не угас в этом суровом сановнике империи, который иногда, тряхнув стариной, еще умудрялся гнуть в пальцах рублевки, разгибал подковы.
Весною 1851 года Оренбург был извещен о скором приезде нового генерал-губернатора. Губернатор-то новый, да имя у него старое — Перовский! Местные власти готовили ему торжественный въезд в степную столицу. На дорогах расставили «махальщиков», чтобы не прохлопать приближения кареты Перовского. Наконец из степи прискакали гонцы: «Едет… пылища валит!» К заставе подкатила карета с зеркальными окнами и гербами. Осанистые старики казаки в длиннополых кафтанах, опоясанных голубыми кушаками, вышли с хлебом-солью. Вице-губернатор Ханыков приоткрыл дверцу кареты, а там, внутри ее, под зудение мух, безмятежно дрыхнул… лакей.
— А где же его высокопревосходительство?
— Василь Лексеич-то? — спросил тот, потягиваясь. — А шут его знае… За Бузулуком взял у казака лошадь, сел и поскакал!
— Куда поскакал?
— Да я не спрашивал… К вам, наверное!
Начальство кинулось к губернаторскому дому: Перовский возлежал на диване в халате из китайского шелка, с длинным турецким чубуком в зубах; на низеньком персидском столике лежали сложенные в столбик червонцы; золотым наперстком, укрывавшим отсутствие пальца, Перовский со звоном обрушил один столбик монет:
— Вот это надо отдать казаку, у которого я взял кобылу за Бузулуком. Гнал ее, не жалеючи. Ночью въехал в Оренбург, провел ей по шее ладонью — ни потинки! Просто удивительно… Надеюсь, она довезет меня до Хивы…
В этом же году консилиум врачей приговорил Перовского к смерти: старая рана в груди не заживала.
— Сколько мне осталось жить на белом свете? — спросил он.
— Год, — сказали врачи, переглянувшись.
— Хорошо! В таком случае я успею…
Врачи ошиблись на целых шесть лет. В степной глуши Перовский окружал себя писателями и учеными, открывал для казаков школы, в Оренбурге устроил публичную библиотеку, разбивал тенистые кущи садов и бульваров…"
Второй Хивинский поход В.А.Перовского так и не состоялся, и всё же он многое сделал для его приближения. Устроил в степи многочисленные укрепления для защиты границ от набегов хивинцев. Продолжил начатое при ставшем генерал-губернатором после него В.А.Обручеве исследование Аральского моря. Привёз на его берега в разобранном виде первый пароход, названный его именем и положивший начало Аральской флотилии. В 1853-ем году взял штурмом кокандскую крепость Ак-Мечеть (до 1922 года она потом носила имя Перовск). Поражение кокандского хана, который был на тот момент вассалом Хивы, вынудило хивинского правителя заключить с Россией договор на весьма выгодных для неё условиях.
В 1857-ом году В.А.Перовский вновь покинул Оренбург, на этот раз навсегда. Весной вышел в отставку, а в декабре скончался в Крыму, в имении Воронцова. В наших краях его любили при жизни и уважают память его по сей день - это один из любимых губернаторов, оставивших яркий след в истории области.
Память о Василии Алексеевиче живёт не только в памятниках, живописных портретах и названиях улиц, но и в музыке. У башкирского народа есть исполняемый на курае "Перовский марш", согласно легенде сочиненный и исполненный впервые во время похода на Ак-Мечеть кураистами, бывшими в отряде Перовского.
А портрет Перовского кисти Брюллова, к слову, кажется, единственный случай, когда Великий Карл изобразил генерала, военачальника. Обычно его привлекали другие лица и личности.